Ладилов Эдуард Сергеевич

ДУМЫ НА МОГИЛАХ

        Боясь, что скоро жизнь моя истает,
      Я вновь село родное посетил.
    Ну а ачкас, конечно, каждый знает,
    Что Ачка начинается с могил.

      Да собственно сюда лишь мне и надо:
      в село давно никто не ждёт меня.
      Встаю, вздохнув, у дедовой ограды,
      Пытаюсь вспомнить: где моя родня.

    Ну, всех упомнить я уже не в силах-
    в свои года я многое забыл, -
    Но точно знаю - деды здесь в могилах,
    А их потомки - по стране в распыл.

      Стою вот под осенним небом хмурым,
      И потихоньку начинаю счёт:
      Сергач, Казань, Москва, Владимир, Муром,
      Самара, Горький, Дзержинск - где ещё?
    
    Куда Ачкас наш прыткий не добрался?
    Где нет его? Скажу не ошибусь,
    Что он везде, где только простирался
    огромнейший Советский наш Союз.

      А кое-кто запрыгнул и подале-
      Ачкасам нет границы "от" и "до"-
      К примеру дочка Лобановой Вали
      свила себе во Франции гнездо.

    Десятки за границей очутились,
    не выезжая из своей страны:
    Юрловы в Украине растворились,
    Давнов эстонцах ходят Бузины.

      Народ наш весь раздроблен и расколот,
      Судить хотя б по нашему селу:
      Как будто бы ударил тяжкий молот
      по листовому тонкому стеклу.

    Да разве Ачка в этом исключенье?
    Да разве лишь по ней родимой бьют?
    Да разве не не в таком же положеньи
    без исключенья весь крестьянский люд?

      Деревни, сёла, малые посёлки...
      Их столько было...Где они? - их нет:
      осколки, брызги, брызги и осколки,
      особо за последних  30 лет.

    Мне скажут:"Это всё не в нашей воле-
    Уж это курс такой взяла страна:
    индустриализация, а после
    гиганты-стройки, БАМ и целина.

      Ну и война великая с фашизмом,
      великая народная беда:
      Сколь забрала она крестьянских жизней,
      и сколь крестьян сместила в города.

    Всё так, но тут копнуть поглубже стоит:
    Сто с лишним лет уж с той поры прошло,
        Когда взялись, ещё при царском строе,
    Крушить, кроить и взламывать село.

      Так и пошло - то вскачь, то замедляя,
      Считай едва ль не весь двадцатый век-
      в четырнадцатом  - бойня мировая,
      селу мильоны мёртвых и калек.

    Когда б тогда другие люди были
    в верхах дворянства, у руля страны,
    Россию бы они не затащили
    в костёр чужой, ненужной ей войны.

      Да что поделать - русское дворянство
      сумело как-то сгнить само собой,
      С тупым и непреклонным постоянством
      оно страну тащило на убой.

    И дотащило всё же, достаралось,
    добило, ухайдаколо страну:
    страна-громада взорвалась, распалась,
    и вляпалась в гражданскую войну.

      А что с селом? - С селом предельно жёстко:
      кто выдюжил, кто оставался жив, -
      тому разруха, голод, продразвёрстка,
      и бесконечный в армию призыв.

    Политика село рвала и гнула,
    рождала просто дикий взрыв страстей;
    она село раздела и разула,
    обобрала, достала до костей.

      Да, слишком много было окаянства,
      и старый мир был перемолот впрах,-
      и вот река великая крестьянства
      течёт уже в колхозных берегах.

    С советской властью всё переменилось;
    Да, слишком крут был в жизни поворот,
    Но у села надежда появилась,
    что жизнь по справедливости пойдёт.

      Спокойных лет была такая малость,-
      Срок до войны с фашизмом небольшой,
      но всёж село взбодрилось, оклемалось,
      передохнуло, отошло душой.

    Индустриализация? - конечно,
    вся, целиком была за счёт села;
    Ну, а война с фашизмом ад кромешный,
    считай, что полстраны у нас сожгла.

      Да, и тогда крестьяне уходили
      с концом, навечно от родных земель.
      Великие тогда потери были,
      Но ведь была великою и цель.
    
    И эта цель во многом воплотилась
    рабочим и всё тем же мужикам,
    Россия вся как есть преобразилась,
    для всей планеты стала маяком.
    
      Была страна огромнейшего роста,
      Страна во всём идущая на взлёт.
      Мы головою доставали космос,
      ногами ж стали вязнуть средь болот.

    Различные тому причины были,
    но ясно, что одна из них была -
    - не поняли в верхах, не уяснили
    роль для России русского села.

      Вожди в вождях без меры засиделись,
      и одряхлели, потеряли нюх,
      к тому ж на Запад шибко загляделись,
      отвергли русский путь и русский дух.

    История до жути повторилась:
    была элита, сделалось гнильё,
    КПСС была, да испарилась,
    как будто вовсе не было её.

      Вновь ковырок - и мы в капитализме,
      страна в руках у частника опять,
      Россия удивительна по жизни,
      её умом уж точно не понять.

    Мы быстро шли, да компас обронили,
    а нового никак нам не найти.
    Мечту о коммунизме схоронили,
        и топчемся - куда теперь идти?    

      Да, много дум приходят на могилах,
      но мне пора уж и в обратный путь:
      "Прощай, мой дед, стоять я уж не в силах.
      Скажи мне напослед хоть что-нибудь."
    
    Но дед молчит, всё в благостном покое.
    Молчат поля, молчит моё село;
    Вот только лезет в голову такое,
    что никогда допреж на ум не шло.

      Я будто бы в сознаньи раздвоился,
      здесь, на могилах, в дедовом краю,
      я будто бы с душою деда слился,
      и сам себе вопросы задаю.

    Скажи-ка, внук, пошто ты был скитальцем,
    - шесть городов, где жизнь твоя прошла,
    и почему не шевельнул и пальцем
    для своего родимого села?

      Ведь Ачка жизнь дала тебе и силы,
      Ачкасы - твоя мать и твой отец,
      всю жизнь ко мне ты ходишь на могилы,
      но для села ты сам давно мертвец.

    Ты видишь сам, что Ачка иссыхает,
    что ей не сосчитать своих утрат,
    но ты спокоен: твой рассудок знает,
        что в этом ты никак не виноват.

      Прямой вины твоей тут нет, конешно:
      тебя отсель давненько увезли.
      Ты не один, вас множество сердешных,
      что край родной свой любят издали.

    Иль пьянство - корень нашего бессилья,
    что мы не видим сельских вожаков?
    Неужто он один на всю Россию,
    такой Иван Иваныч Казанков?

      Да, внук, с тобой увидимся мы скоро,
      что путь твой оборвётся - не беда,
      Но вместо сёл гигантский супергород-
      - путь для людей в ништо и в никуда.

    Да, внук, итог всей жизни человечьей -
    Не знаем мы, куда свой путь творим.
    Прощай, мой внук, и до грядущей встречи,
    а там уж обо всём поговорим.       
      
     

                   ХУРГАЙК ЩЮЛЕ

    У каждого народа есть преданья.
    Одно из них запало в душу мне,
    преданье с удивительным названьем,
    что я слыхал в чувашской стороне.

      Зачем нам звёзды в краткой жизни нашей?
      Тут тьма легенд, сказаний и идей,
      а Млечный путь зовётся у чувашей
      Хургайк щюле - дорога лебедей.

    Когда-то лебедей прекрасных стая
    стремила к югу запоздалый путь,
    а по пятам неслась зима седая
    и не давала птицам отдохнуть.
    
      Но так случилось: был подранен кто-то
      и ослабел, и начал отставать,
      а стая уходила - и полёта
      ей опытный вожак не дал прервать.

    Но чтоб могла покинутая птица
    найти своих, ей был оставлен след:
    лебяжий пух стал в воздухе кружиться,
    и он не падал много-много лет.

      Под осень ночью так прозрачен воздух,
      взгляни на небо - и захватит дух:
      мирьяды звёзд, но то совсем не звёзды, -
      то млечный путь, то лебединый пух.

    Зачем нам звёзды в краткой жизни нашей?
    Тут тьма легенд, сказаний и идей,
    Но до чего ж красиво у чувашей:
    Хургайк щюле - дорога лебедей.
    
      Не так ли мы? Летим за стаей стая
      за вожаком в неведомую даль;
      в пути друзей и спутников теряя,
      себе оставив память и печаль.

    Вослед нам - дети, а за ними - внуки,
    через завесу бесконечных лет.
    Мы, уходя, к ним простираем руки,
    и свой душевный оставляем след.

      Не знаем мы, куда ведёт дорога,
      куда стремим мы бесконечный путь:
      в небытие, или в чертоги бога,
      а, может быть, ещё куда-нибудь.

    Но так хочу порою долететь я,
    дитя земли, обычный из людей,
    туда, где нам сияет сквозь столетья
    Хургайк щюле - дорога лебедей.

        ПИСЬМО ДРУГУ В АМЕРИКУ
        Мой друг давно со мной расстался:
        Я не слыхал о нём семь лет,
    а он в Нью-Йорке оказался ,
    и мне оттоль прислал привет.

      Я рад, что друг мой объявился-
      -не всем везёт в краю чужом,-
      а он не сгинул и не спился,
      не стал ни нищим, ни бомжом.

    Вот только, горд своим успехом,
        он стал вовсю меня хулить:
    мол, ты Васятка, неумеха,
    а то бы тоже мог свалить.

      Мол, я тут ем и пью в три горла,
      а небоскрёбы - красота,
      и ходят тут такие гёрлы -
      сергачским девкам не чета.

    Мол люди в общем здесь простые,
    мол приезжай и тут паши,
    чего, мол, в долбаной России
    костьми ложиться за гроши.
    
      Доволен будешь - врать не стану -
      ты знаешь сам, я не трепло,
      в игорных залах за охрану
      дают нехилое бабло.

    Ну что я, Мишка, друг сердешный,
    могу сказать тебе в ответ?
    здесь небоскрёбов нет, конешно,
    и чернокожих девок нет.

      Тебе, быть может, это горько,
      Но о моей судьбе не плачь;
      Я и на дюжину Нью-Йорков
      не поменяю свой Сергач.

    Ты прав, друган, нам платят мало,
    и сам себе я не злодей,
    но всё ж мне как-то не пристало
    ходить с дубинкой средь людей.

      Твоя работа без напряга,
      но всем нам разное дано:
      по мне достойней работяга,
      а не обслуга казино.

    Я вижу, девушек прекрасных
    ты стал искать в чужом краю,
    а я вот думаю, напрасно
    ты бросил здесь любовь свою.

      Ты своего не понял счастья,-
      -а как гляделись вы рядком,-
      да я бы за твоей Настасьей
      пошёл на Полюс босиком.
    
    Чтоб люди там простые были,-
    уж ты, приятель, извини.
    Они полмира разбомбили.
    Иль это были не они?

      Не научили их Вьетнамы,
      И не понял их, Мишка, ты.
      Спаси нас бог от этой самой
      американской простоты.

    И всё ж, Мишаня, мне занятно:
    ты-на другом материке,
    и говоришь на непонятном,
    совсем мне чуждом языке.

      Гуляешь где-то по Бродвею,
      девицам чёрным счёт ведёшь,
      и нашу матушку Расею,
      какой-то долбаной зовёшь.

    Я повторюсь-нам платят мало,
    побольше б надо - это так,
    но и у вас хужее стало,-
    во всей Америке бардак.

      Вы о России много врёте-
      безбожно прям-таки, вразнос.
      Куда вы сами-то придёте?-
      Большущий этакий вопрос.

    Я осуждать тебя не смею-
    Наш путь прочерчен нам судьбой,-
    Я просто искренне жалею,
    что мы рассталися с тобой.
    
      Ты прав во многом, мой хороший,-
      в России ныне много зла,
      но только я её не брошу
      из-за долларного бабла.

    Ведь это дело-то пустое-
    хвалить любое бытиё,
    и что чего на свете стоит-
    у всех понятие своё.

      Я вижу, ты и там притрёшься,
      Я не зову тебя назад,
      но если в отпуск соберёшься,-
      так приезжай, я буду рад.

                 Я УЙДУ
    
    Я уйду, улечу, умелькну в никуда
    подобно падучей звезде,
    и не будет меня никогда, никогда,
    и не будет меня нигде.

      Но никак я того не могу понять:
      как же всё это, как же так-
      будет солнце на небе вечно сиять,-
      для меня ж бесконечный мрак.

    Да и мрака не будет-совсем ничего-
    ни грома, ни тишины,
    ни единого слова-ни одного,
    ни зимы, ни весны.

      Ни улыбки ребёнка, ни нежности рук,
      ни плакучей ветлы у пруда,
      ни надежд, ни желаний, ни встреч,ни разлук
      никогда, никогда, никогда...

    И не верится мне, и всё кажется мне,
    что вот так я уйти не могу.
    Что я лунным лучом заскольжу в вышине,
    что цветком прорасту на лугу.

      Что душа моя будет и жить, и звучать
      в шуме ветра и в плеске ручья.
      Пусть не буду дышать, но всегда буду знать-
      -это я, это я, это я.